«СМОТРЕЛ, КАК ТОНЕТ НАШ КОРАБЛЬ...»

(гибель траулера «Сом»)

О судьбе этого корабля ничего не было известно долгих 22 года...

Траулер № 52 «Сом» вышел на промысел из Мурманского порта в предноговодние дни 1944-го. И - исчез. Более двух десятилетий все 35 членов его экипажа считались пропавшими без вести. Лишь в 1966 году обнаружился единственный выживший - Владимир Александрович Дремин, прикомандированный когда-то к судну для обслуживания артиллерийских установок. Он-то и рассказал о судьбе пропавшего корабля. Выяснилось, что «Сом» был торпедирован немецкой подводной лодкой.

Ныне название «РТ-52 «Сом» и имя капитана судна - одного из лучших моряков Тралфлота довоенного времени Константина Хохлина - увековечены в надписи на памятнике рыбакам и кораблям, погибшим при защите Советского Заполярья в годы Великой Отечественной войны. А письмо, благодаря которому была разгадана эта трагическая тайна, хранится теперь в Государственном архиве Мурманской области...

Из письма В.А. Дремина в редакцию газеты «Полярная Правда» о гибели траулера «Сом»

1966 г.

[...][1] Насколько припоминаю, судно вышло в рейс 24 декабря 1944 г., в ночь на 25 декабря. А в ночь на 26 декабря судно было торпедировано. При переходах я часто стоял рулевым. При выходе из порта до момента торпедирования мы были в переходе. Я сменился у руля еще засветло и, как сейчас помню, что мы шли курсом «110». При выходе из залива наш командир второй боевой части[2] объявил, чтобы вся команда, чем бы кто ни занимался, строго следить за морем, что в районе моря появилось несколько подлодок врага.

После ужина, т.е. в 8 часов вечера должно было состояться собрание экипажа. Все члены команды, свободные от вахты, собрались в кают-компании. Но собрание было почему-то отменено. Стали расходиться по кубрикам. Я, Лука Верещагин и еще несколько человек остались. Нас осталось примерно человек 8-10. Вели обычный разговор. Лука примостился на диване. Я примостился с ним, прилег головой ему на ноги.

Судовые часы оказались у меня перед глазами. Если не ошибаюсь, было минут 10-20 девятого вечера. В это время раздался короткий гудок. Мы знали, что короткий - кого-то вызывают. Все же мы все повскакивали со своих мест. Но вдруг, следом - длинный [гудок]. И - глухой взрыв. Свет погас. Треск, гул. Я трахнулся о стену, упал. Что-то свалилось на меня. Произошла неразбериха. Палуба сделалась скользкой. Корма стала задираться вверх и, одновременно, стала ложиться на правый борт. Кругом бурлит, свистит.

Отыскал дверь, из нее уже выбрасываются товарищи. На палубе уже вода выше колен. Сверху сыплются обломки. Приходится выбрасываться наверх вала, который обрушивался на палубу. Многих накрыли осколки. Всех, кто выбрасывался, накрывало волной. У меня мелькнула мысль о шлюпке. Но от шлюпки остались одни осколки. Передняя мачта, вернее половина ее, зависла над задней. Капитанского мостика и радиорубки не было. Примерно в метрах двух от меня был виден развороченный борт. Вот, что я успел заметить в последние минуты.

На палубе уже невозможно [было] стоять. Вот в те доли секунды, пока я осматривался, кто-то меня оттолкнул и бросился вперед меня. Я по инерции - за ним. И - громадный осколок накрыл ему лопатки. Не опереди он меня, мне бы быть на его месте. Больше я не помню ничего. Очевидно, я стал терять сознание. Я окончательно сообразил, что к чему, когда лицо мне обдало холодом. Я как-то вроде бы очнулся. Насилу откашлялся, даже стравил. (Не в письме конечно, а на самом деле.) Оглянулся назад, корабль круто задрал корму.

Зная, как опасна воронка, я собрал все силы и поплыл подальше. Отплыл я метров на 50 приблизительно. Дальше не хватило сил, мешала одежда, вернее сапоги. Мне удалось стянуть один сапог, второй не смог. Пока я барахтался с сапогом, около меня оказался спасательный круг. Вот на нем я и держался. Смотрел, как тонет наш корабль. Вот он и скрылся. И наступила такая тишина, какую я никогда больше не слышал. И - ни души. Лишь обломки да запах солярки, говорили, что здесь разыгралась еще одна трагедия, где погибли 35 человек вернее 34.

Сколько я продержался на воде, не знаю. Только подобрали меня не сразу. Я уже сильно замерз, вернее окоченел. Когда оглянулся, я увидел, что ко мне медленно приближается подлодка. Несколько человек сгрудилось на ее борту, и, как только она коснулась бортом, а в тоже время меня подбросило волной, меня схватили и выволокли на палубу. Быстро обыскали, двое взяли сзади за руки и спустили в лодку. Когда я обогрелся, меня пробовали допросить. Но по-русски говорить никто не мог. Тогда меня пробовали допросить по словарю, но ничего не получилось. Я назвал себя не солдатом, а рыбаком.

Затем меня доставили в один из городков в Норвегию. Посадили в неотапливаемый барак. Кругом щели, на полу снег. Из одежды ничего не дали. Дали одни лишь ботинки. И, как был во фланельке и брюках без головного убора, притом все было в солярке, так и посадили. Просидел я в нем трое суток, пока длился допрос. Как выдержал холод, сейчас сам удивляюсь. Клонило ко сну, но солдаты [охраны] следили, и все время тормошили: «Ауфштейн»[3].

Очевидно, они сами поняли, что рыбак мало чего может знать и прекратили допрос. Отправили в Германию. Был в лагерях под Бременом. В лагере работали: распиливали дрова, грузили их в телегу, впрягали по два человека и отвозили километра за два в штабеля. Кормили брюквой, вернее возили баланду из сухой брюквы. Набирали ее прямо из кучи вилами. И тачкой подвозили к котлу.

В апреле месяце нас освободили англичане. Затем мы попали к своим.

ГАМО. Ф. Р-413. Оп. 1. Д. 88. Л. 13-17. Подлинник. Рукопись.

Опубликовано: Полярная правда. - 1966. - 8 сентября. С. 4.

[1] Опущены вступительные слова и фрагмент, касающийся послевоенной жизни В.А. Дремина.

[2] Командир БЧ-2 командовал судовой артиллерией.

[3] Ауфштейн (аufstehen - нем.) - вставай.